Абсолютно правильно ты говоришь. Наверное сами понятия: эпатаж, шокинг – методы культуры. Для меня это не самоцель и никогда не было самоцелью. Потому, что любой эпатаж вырождается в пафос и ты начинаешь зависеть от того, что эпатируешь, зависишь от имиджа. – и если уже не эпатируеш, то тебя, собственно, не воспринимают. Но палитра культуры довольно широкая, как и палитра нашей жизни, – так что это один из методов выражения, когда он необходим – используют. Важно какой massege заложен в этом. Если он осваивается в тактике эпатажа – пожалуйста! Когда же нет, то никакими усилиями, никаким шокированием ничего не добьёшься. И все эти выводы в прессе – очень банальные искусствоведческие оценки.
Естественно, мы появились на арене с очень скандальной работой и механика её рождения была совершенно мистической. В то время пресса обзывала нас сатанистами и призывала покончить с нами – и чудо произошло,что не покончили.Я считаю, что скорее публике нужен стресс и нужен скандал, а так как искусство вещь светская и постоянно на виду, то его используют в своих интересах. Когда доходишь до глубины понимания этих вещей, то осознаёшь – неужели Гойя хотел кого-то шокировать!
В одном музее в Голландии я видел рисунки Гойи и одновременно Дюшана. Гойя, классик, настолько эпатировал меня спустя столько лет, что Марсель Дюшан, который является отцом эпатажа, оказался потрясающе классическим. Серьезная личность не работает в одном направлении – тот же Высоцкий, народный гений, начинал с эпатажа и какие лирические вещи он потом писал. Почему я так волновался за молодых? Мне всегда говорили – придёт новое поколение и оно ещё подумает о вас – шокирует и разберётся с вами. Десять лет я ждал этого поколения, этих циников, которые придут и покажут. А пришли новые консерваторы и говорят о моих проектах, – это нужно выбросить как мусор, – такое в галерее нельзя выставлять! Я понял, что пришло не то поколение которым нас пугали, а то, которого мы не ожидали -и это страшно.
Многие молодые люди, которые входят в мои
проекты как пассивные модели, потом готовы работать бесплатно – а почему? Они заражены, инфицированы внутренней культурой. И не важно, кто дал им толчок, пробудил причастность к культуре – Рембрандт, Моцарт, другой кто-то или они пообщались с нами.
Я очень долго держу человека в определённых “шлюзах” – не то что не даю информации,- как бы заставляю его стать не соучастником, а до конца согласится с тем, что он сам этого хочет. И тут очень хороша фраза Ницше: – прежде чем бороться за свободу, подумай, нужна ли она тебе! Это очень тяжкое и тяжёлое бремя. И ребятам, которые сейчас входят в арт, влазят это дело, надо хорошо подумать и если влезать, то до конца – наполовину нельзя.
Когда девяносто восемь процентов художников поняли что нет рынка, как только они осознали что красная цена за живопись двести долларов, чего нет нигде в мире вообще – сразу определились. Многие из них мерили нас, меня и Юру Сенченко, на себя – вот мы можем делать лучше. Но, ничего никто не может сделать лучше, – мы делаем то, что принадлежит нам, а они делают то, что принадлежит им. Они работают на какой-то коммерческий рынок,и всё стало на место, все самоопределились, – жизнь определила. Ребята должны понять за чем они идут – за деньгами, за славой? – Нужно идти за славой, за успехом и за современным искусством. А если только за деньгами и за славой – тут нечистым попахивает.
Я всегда хотел славы. Я очень честолюбивый до болезни человек – люблю, когда обо мне говорят, если говорят правду. И когда такие же интенции есть у ребят – надо пробовать.
Понимаешь, каждый из нас пережил в жизни сильные потрясения – для кого-то это Афганистан, для кого-то сильнейшая любовь и неудача.
Если ты не пережил инициацию дедов и отцов, и не “разрывал могилы”, и тебя не заставляли “вытаскивать кости своих предков”, чтобы приобщится к истории, к традиции; – то единственная инициация появляется после тяжелейшего испытания, когда сталкивается наше эго с чем-то, что мы не можем адаптировать, не можем подавить – с некой субстанцией, скажем, как любовь. Она сильнее крайних наших точек – это очень тяжело и очень здорово, даже когда всё заканчивается колоссальной драмой и депрессией на многие годы. Но я знаю, что с такими людьми мне легче общаться потому, что такая инициация, как метод очищения, метод вечной дистанцированости, предполагает чистоту и искренность. Я пережил драматическую жизнь (которой не видно, но это и не важно), и единственная инъекция, которая меня может спасать – это культура, это арт. Ничего больше меня не стабилизирует – ни деньги, ни даже понятие свободы. Это потрясающее слово, но как применить его,- осмыслить? Я сделал банально, – специально сказал о любви, если бы я сказал о внутренних переживаниях – то они вечны. Любовь – это наш пик от двадцати до тридцати. В этот период не знаешь осторожности, ты открытый, влазишь полностью и бесповоротно в это ощущение. С этого начинается искусство. Так же ты потом воспринимаешь и жизнь, воспринимаешь арт, здесь ты обретаешь опыт и истинную свободу – свободу так больше не делать.
Без внутршньої гостроти, звичайно, важко щось зробити в арті, крім того існують інші проблеми…
И главная проблема – это финансирование. Но, если всю жизнь говорить, что нет денег, то ничего и не будет. Вот сейчас у нас не было донорских инъекций, а проект лежит на столе*- он сделан. Финансировался он из собственного кармана и никого это не волнует. В Америке никто не спрашивает о твоих проблемах и, если ты не платишь, то тебя уже нет.
Опять таки к ребятам – есть желание работать, значить, не надо делать больших проектов, лучше сделать одну вещь. Умение концептуально мыслить и из ничего сделать что-то – это и есть настоящее искусство. Надо начинать с минимализма – не с минимализма как стиля, а с минимализма мышления. Если ты обладаешь концептуальной школой и понимаешь, как появляется предмет, с каких интенций, как ты его ставишь, за счет каких ресурсов, как он может реализоваться, то достаточно эскиза чтобы впечатляло. Тем более на Западе сейчас большинство художников не делают многомасштабных проектов и только единицы позволяют себе такую роскошь. Основная масса художников, которые работают в хороших галереях,- покупают холстик, красочку или другие материалы для арта и создают просто талантливые объекты. Так они зарабатывают на жизнь, параллельно создавая фотографии, видео или ещё что-то другое. Нью-Йорк -студенческий город, в хорошем смысле этого слова. Там все, от пятнадцати до пятидесяти, как студенты в движении, пробуют себя во всём, и только пара-тройка, такие как, скажем, Ричард Сереборк может себе позволить экспериментировать с пятнадцатиметровым куском железа. А в основном лучшие галереи Нью-Йорка выставляют утонченное, не силовое искусство – потрясающую графику, карикатуру, минималистические объекты, небольшую живопись. Но приходит осознание того, что это создано не дилетантами, а людьми, которые прекрасно понимают конвертируемость культуры. Культура это не военно-промышленный комплекс – она никому не нужна. Это то лишнее, что в очень развитых государствах спонсируется фундациями, а в неразвитых – существует лишь благодаря тому, что это одна из форм сознания человека.
В такому випадку кожен сам за себе – на кого ж опиратись .молодим в нашому середовищі ?
Мы изначально не говорим о методологии в искусстве, что это такое, как движется и почему существует понятие демократии в искусстве, а пытаемся разобраться кто есть кто.
Кто такие Боря Михайлов и Сергей Братков, кто такой Илья Чичкан – это совершенно запутавшиеся художники. На кого они работают? – Ни для народа, ни для себя – они пытаются попасть в international контекст, быть понятными всему миру, то есть стать человеком мира.
Это очень опасный разговор, но сегодня я смотрю на художника, как на человека который имеет внутренний massege или это просто международный художник-гастролёр. Для меня все эти гастролёры – люди без принципов совершенно, со средней силой эгоизма и выживания. Я старался как -бы быть international художником – быть всегда на виду, мелькать на страницах печати, но я понял что это не моё, что international художник это еврейский художник, то есть по национальности принадлежит к евреям. В основном только эта нация спонсирует искусство и надо сказать спасибо, что они это делают. Но у них есть свои правила игры – и я могу об этом говорить, потому, что потерял очень много коммерческих галерей из-за не согласия играть в такие игры. Это относится к ситуации возникавшей в Франции, в Нью-Йорке, где мне предлагали “золотые горы”, если я буду делать то, чем занимался в конце 80х в начале 90х. Я мог тупо сидеть и штамповать, получая за это большие деньги. И наверное что-то говорит о том, что воспитаны мы на других книгах.
В основе того, что я делаю лежит создание некоего круга, некоего ордена, пусть он даже не состоится, но я как бы сделал попытку не объединить конкретных людей, а создать предпосылку к ситуации. Что такое круг, что такое культовое начало в художнике – оно растерянно, его продали на Андреевском спуске все эти жлобы, которые научились рисовать, но никогда не были художниками. Нет аристократов и до тех пор, пока их не будет, – никто не будет уважать этот труд, эту профессию. Девяносто восемь процентов нужно выгнать вообще и пусть сидят и продают свои лажовые пейзажи. Должна остаться ясная и чёткая группа людей с хорошим языком, которая знает себе цену и где уровень связи и контактов очень высок. И я считаю, что такой круг могут поддержать финансисты, потому, что они сами представляют собой круг и если они не увидят себе равных по силе, по организации – ничего не будет! Здесь за нами никого нет – только внутренние интенции, свои силы и опыт. Но это начало истории какого-то искусства на этой территории. Молодым необходимо воспринять этот massege, понять, что они не одни, правильно выбрать исходную позицию и есть шанс очутиться в этом круге, где им помогут и где они поймут, что искусство не умирает. И этого достаточно, чтобы не впасть в ложную потенцию international художника. Если молодой человек не будет чувствовать, что есть какая-то организация интеллектуальная, он будет думать что достиг уже вершины, а она только начинается. В Питере Тимур Новиков пытался что-то такое сделать – создать круг, но его беда заключалась в том, что слишком ясный формальный язык был в основе – неоклассицизм, Новая Академия. Это, понятно, связано было с городом, который перенасыщен культурным наследием, но, тем не менее, как оказалось, это был минус. Сейчас я говорю о менее формальном языке – никакой формальности нет между художниками, а существует приобщенность к какому-то центральному massege. То есть, когда используется внутреннее национальное сознание или как бы сказал философ – слово народа -это слово бога. И даже посмотрев на то, что творится сейчас по аналогии с притчей понятно чего хочет народ – он хочет справедливости! И естественно появление ордена культуры заставит властьимущих нести народу справедливость и покой внутренний. Народ задёрганный и я не стесняюсь расписываться за народ. Мы не должны делать так, как хочет народ – мы те люди, которым необходимо анализировать отношения между народом и какими-то высшими интеллектуальными субстанциями, ведь мы сами к ним стремимся и можем эту разницу чувствовать и предполагать. Есть возможность влиять на общество так, чтоб эти символы хотя бы мерцали в наших работах и тогда эти работы будет сложно повесить в кухне – это никак не работы для жилой комнаты. А вышло так, что наша культура уподобилась тому народу, который в попытке сработать идёт на всё. Когда девочка продаёт себя на кольцевой дороге за пять гривен, – это есть экстремальное состояние культуры и никакие интеллектуальные проекты, серые и напыщенные, не возвысят её. Это всё фальшь и неискренне.
*фотопроект “Лебедине озеро” 98