Зараз український жорсткий арт має неадекватну реакцію в нашому середовищі і за кордонам. Те ж саме – російський арт, що є ще більш радикальним та соціально-направленим. А я прослідковую, у ваших з Сергієм проектах, зовсім інший підхід до розуміння речей, інші теми…
Анна: Эти темы выявились органично, “запрограммированная” жесткость как феномен моды, на мой взгляд бесперспективна. Ее можно понять, даже принять , как например творчество Бреннера и Кулика, но одновременно с пониманием ее онтологии понимаешь и ее источник. А он очень не красив, в лучшем случае – это болезненный эгоцентризм. А присущая мне созерцательность определяет как раз полный отказ от модной жесткости…
Сергей: В этом случае существует проблема понимания нашего с Анной творчества. Безусловно, агрессивность некоторых артефактов функционально задана именно как средство обратить на себя внимание, даже если она честна и органична для их авторов… – просто некоторым творческим натурам органически присуща активная экстравертность. Поэтому наше с Анной неяркое, медитативное искусство зачастую остается незамеченным, не провоцирует к себе скандального интереса.
Анна , можливо таке відношення до жорсткості подачі спровоковане власне умовним розподілом на ”чоловічий” та “жіночий” арт?
Анна: Это достаточно относительное разделение. Мои работы это мое отношение к миру. Конечно, мне интересно как ребята, живя и работая сейчас в жёсткой атмосфере, делают такие вещи – но это не мой язык, я более мягкая. Вот тут, возможно, и есть отличие “женского” от “мужского” арта. Я не борюсь с этим жёстким миром, а наблюдаю, пропускаю через себя, но в работе своё отношение к ситуации не переношу.
Мати свою мову, усвідомлення розуміння – великий кайф…
Анна: Да, понимание неотделимо от фактуры используемого художником языка. Бодриар просто систематизировал вещи. Раскладывая их и наблюдая , он прошёл свой путь, выстроил свою систему – и выразил ее языком вещей.
Сергей: Язык не может проявиться спонтанно, так проявляется только чужой, эпигонский взгляд на вещи. По мере становления индивидуальности художника, по мере вычленения себя из континиума художественного процесса рождается и индивидуальный язык искусства. Тогда не трудно определить, какие работы данного художника ранние, а какие – уже зрелые, когда он уже свой язык обрел и свободен в его стихии. Причем здесь возможны пересечения, “интерференции”, и это никак не связано с взаимовлияниями. В Одессе, на презентации проекта “Батискаф” художник из Японии изъяснялся языком Малевича, хотя ни разу не был в Украине. В свою очередь, у меня – чисто восточное отношение к фактуре материала, в какой-то мере я говорю языком традиционным для этого японца. Мы говорили об одном и том же – я его языком, он – языком Малевича, – и понимали друг друга. А зачастую видишь свои идеи, реализованные другими людьми, которые не имеют о тебе понятия… Что-то телепатически носится в воздухе, что-то что в какое-то время становится необходимым многим. Возникает архитипическое подсознательное ожидание определенных творческих прорывов – и тогда ты понимаешь, что ты включен в художественный процесс, что тебя “несет” в нужном направлении…
Анна: С похожей ситуацией я столкнулась в Австрии, в замке Попендорф, на симпозиуме “Медитация и возвышение духа”. Его организовал теолог , многолетний опытный куратор. Он решил организовать диалог Запад -Восток, – католицизм-православие. Несмотря на идентичность текстов Библий этих конфессий, между ними есть противоречия на уровне толкований. Нашей задачей было как раз выявить несущественность, “мифичность” этих разногласий, на основе языка искусства – пока что единого для всего мира – добиться большего взаимопонимания и в мировозренческих вопросах. И в какой-то мере всем участникам симпозиума удалось превратить замок Попендорф в своеобразный макет всей Европы.
Якщо відштовхнутись від цієї теми, то можна говорити про проблему: людина -середовище…
Сергей: Мы живём в природе, в среде и должны быть корректны к ней. Первоначально существуют стихии: камни,вода, песок, лес и д.т. которые несут определенную энергетику, структуру. К пониманию чего нужно постепенно пробиваться. И потом, когда находишь крупинки, и начинаешь постепенно восстанавливать стилистику этой стихии, то понимаешь, что это было что-то грандиозное.
На симпозиуме подходя к глыбе камня, просто любуешься этим материалом, его чистотой -как белым листом бумаги. Как только начинаешь вторгаться в него, то он сразу теряет свою мощь, – она осыпается осколками. И законченная работа скульптора, вызывает жалость, – как можно сломать эту совершенную структуру, смять её.
И о масштабности… Почему меня увлекает работа с песком? Когда находишься около него, работаешь с ним, то теряешь ощущение меры. Уже нет твоего масштаба среди песка – он может быть большими камнями и пылью, на нём можно лежать и он может тебя поглотить. Когда ты входишь в систему песка, в его структуру как во вселенную – ты властелин и одновременно не в силах что-либо изменить. Единственное, что можно сделать – это, используя его свойства, обозначить направление своей мысли, где-то чуть-чуть подчеркнуть, просто обозначить направление взгляда, поставить стрелу – и то это уже будет нарушением системы. Структура песка, также как и структура всех остальных стихий – совершенная. Когда начинаешь её использовать, наносить фактуры, – появляется изобразительность. Но не художественная изобразительность важна – хочется лабораторной работы. Когда проявляется материал и начинает совершенно кардинально работать, он может выплеснуться положительными эмоциями и тут же дать глубину, в которую ты можешь улететь.
Всё чаще и чаще ловлю себя на мысли, что восточные истины очень близки мне.
Анна: У меня был такой опыт на симпозиуме “Land-Art”. В начале столько носишь в себе идей, вокруг – лес, деревья, вода, земля… И вдруг понимаешь на столько идея должна быть емкая, чтобы её воплотить в этом пространстве. Можно снести половину леса, а можно вглубь идеи продвинуться и найти одну точку, которая станет толчком для нового взгляда на вещи, нового осознания пространства.
Нахожу своё место, свою точку – сосну, брёвна. И просто делаю символическую лестницу. В ней есть всё и последняя тоненькая веточка как образ.
3 цієї гілочки можна зірватись?
Естественно. Но только тот может сорваться, который несёт груз земной. Если говорить о работе духов, то для человека, который достиг уровня чтобы воспарить – эта последняя веточка как порог, как последний экзамен…